|
Апология Фон Триера
[Кирилл Войцель]
По поводу Рассекая волны
Хочу 1) защитить фон Триера от обвинении в манипуляции зрителем и
2) воспротивиться пониманию Бесс как эгоистки (появившихся на
обсуждении в последнюю пятницу).
1) Совершенно абсурдно обвинять художника в том, что он показывает
то, что показывает, если считает нужным для своего произведения
показать именно это, а не то, что хочется видеть зрителю. Что,
выбирая именно эти образы для выражения своей мысли, он
манипулирует читателем. Фон Триер не из тех режиссеров, которые
насилуют своих зрителей и заставляют их плакать в определенных
местах, пуская какую-нибудь слюнявую музычку, ужаснуться,
показывая море крови, изуродованные трупы, сцены насилия et cetera,
наподобие голливудских мастеров. Он оставляет зрителю свободу
эмоционально не соглашаться с Автором. Чтобы пережить катарсис, по
крайней мере, в этом фильме, зрителю нужно поработать. Но
полнейший абсурд возражать против права художника что-то сказать
через свое произведение, привести свою реплику в диалоге с
читателем. Почему колокола (которые идут через весь фильм в своем
молчании и даже отсутствии!) не могут появиться в эпилоге фильма и
зазвучать как голос Автора, выражающего протест против, напр.,
атеистического цинизма, что, мол, всякая смерть есть абсурд, что
жизнь есть абсурд, что всякая жертва бессмыслица,
заканчивающаяся небытием? Почему это манипуляция зрителем?
2) Понимать Бесс как эгоистку, желающую заполучить своего
любимого, как покупатель хочет получить приобретенный им товар в
полной исправности, чтобы как следует насладиться покупкой Так
смотреть на фильм можно только с закрытыми глазами. Во-первых,
трудно не заметить прямых евангельских параллелей в фильме. Бесс,
как Христос, - абсолютно одинокая и никем, даже (и тем более)
близкими людьми, не понятая. Она отвержена старейшинами и
первосвященниками (религией для иудеев соблазн), ее не
принимает рациональное общество (доктор для эллинов безумие).
К осознанию ее бессмысленной жертвы приходит только тот, для
кого эта жертва была принесена (Ян, ее супруг, духовный блудник, в
категориях Кьеркегора эстетик Церковь). Очевидно, что отчаяние
умирающей Бесс, которая видит, что ее Ян так и не исцелился
явная параллель Или, Или, лама савахфани Христа на кресте. Ее
возвращение с корабля Гефсиманское борение. Ее мнимое погребение
сошествие в ад (куда ее отправляют старейшины: ведь она, как и
Христос богохульница и преступница против всего святого), где ее
не принимает сатана. Этих аналогий тьма. Не заметить их может
только слепой. В т.ч. ее выступление в церкви против любви к слову
сиречь закону, вопреки любви к человеку.
Да даже с точки зрения логики, как ее предельной целью мог быть Ян
только для нее самой, если она отдает за него жизнь? Или я чего-то
не понимаю.
Этот фильм, с моей точки зрения, имеет вполне определенный ключ к
истолкованию, а именно, Серена Кьеркегора. Фильм как иллюстрация
к Страху и трепету: не удивительно, они оба датчане. По
Кьеркегору, люди бывают (это не типология, а просто три возможных
отношения, в которых человек определяет себя, быть может, этапы
развития человека) эстетиками, этиками и рыцарем веры (в
единственном числе).
Эстетик любит себя самого и живет для себя самого. Другие люди для
него являются орудиями. Здесь это безумный Ян на протяжении
большей части фильма. Эстетик нерационален. Он ниже этики и
разума. Он не принимает общих принципов, не принимает
категорического императива (поступай так, чтобы каждый твой
поступок смог стать всеобщим законом), потому что он живет не для
всеобщего (человечества, блага, идеального общества etc.), а для
себя. Эстетик утверждает свое наличное бытие. Самое напряженное
выражение эстетического подхода к жизни в эротике. Можно,
конечно, абстрагируясь от фильма, понять Бесс как эстетичку,
эротоманку, которой только и хочется, что побольше потрахаться, а
в результате еще бы в конце получить своего первого идеального
партнера назад. Мораль сей басни такова и вот до чего это ее
довело: пожала, что посеяла. Так всегда заканчивается аморальный
образ жизни. Хорошо, что еще СПИД не подхватила. Так эстетика
воспринимает этик. Эстетику недоступна этика, но этику доступно
понимание эстетика, но осуждается.
Этик человек, для которого общие принципы (благо, человечество,
общество, закон, одним словом) превосходят индивидуальные,
собственные интересы, наличное я. Я этика вырастает над
индивидуальным, стремится к должному, а не к существующему в
наличии. Здесь это все, в той или иной степени, кроме Бесс и
безумного Яна (который сам, по-этически, ужасается своим
требованиям, когда к нему временами возвращается здравый смысл), а
в абсолютном значении члены общины. Для них мораль, закон
(категорический императив) на первом месте. Индивидуум на
последнем. Действительно, рассудите сами своим практическим
разумом, что будет, если все будут поступать, как Бесс. Если бы
они похоронили ее по христианскому обряду, а не предали вечному
проклятию (что, быть может, и не милосердно, но справедливо она
преступила принципы), то это означало бы одобрение ее
безнравственного поведения и привело бы к самым плачевным
результатам для общественной нравственности: все бы стали
трахаться со всеми напропалую.
Наконец рыцарь веры человек, который любит не себя и не благо, а
Другого (у Кьеркегора Бога, но не как всеобъемлющий рациональный
и этический принцип, а именно как личность), именно как личность.
Это человек, способный на жертву самого себя, своего высшего я
ради любви (к Богу, быть может к Богу в человеке, как здесь Бесс
видит в Яне Абсолютное как личность, как человека; в этом, кстати,
парадокс воплощения). Рыцарь веры, если этого потребует Другой,
любимый, совершает безнравственные и безумные поступки ради него,
отказываясь от самого себя (не как эстетик, утверждая себя).
Рыцарь веры не ДО этики, он в личностных отношениях, которые выше
общих принципов. Он понимает этику, принимает ее, но не
абсолютизирует. (Не путать со сверхчеловеком Ницше, который был бы
для Кьеркегора всего лишь недоэтиком). Для рыцаря веры
безнравственность подвиг борьбы со всеобщим ради личного
Другого. Авраам, приносящий в жертву своего сына по повелению
Бога, сына, с которым этот же Бог связал обещание, данное Аврааму,
произвести от него народ, обещание из-за которого, вроде как,
Авраам и ввязался в отношения с Богом. Он совершает
безнравственный (с любой точки зрения религиозной, секулярной
этики) и бессмысленный, безнадежный поступок, безумный. Важно не
для того, чтобы избавиться от ребенка, не потому что возненавидел
своего сына сына обетования, а просто потому, что этого попросил
его любимый, хотя ЧЕРЕЗ ЭТО ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ РУШИЛИСЬ ВСЕ
ОБЕТОВАНИЯ, ВСЯ ВЫГОДА для Авраама, которую он смог бы извлечь из
отношений с Богом.
Именно такова Бесс. Не знаю, имеет ли смысл разжевывать дальше,
что это фильм не назидательный, что ее поведение не пример для
подражания, что фон Триер в завершающих колоколах не говорит: Бесс
хорошая, потому что подвиг любви не стремится к всеобщему
одобрению и к тому, чтобы стать всеобщим законом. Подвиг любви
делает человека совершенно одиноким. Поэтому неудивительно, что
она проклята также и большинством зрителей: умрет и больше не
воскреснет, пошла в ад, а колокола манипуляция.
И важно здесь не праздное рассуждение, связана ли смерть Бесс с
выздоровлением Яна, а что в результате этого выздоровления и
благодаря жертве Бесс он исцеляется духовно, переставая быть
этиком, который совершает отчаянный поступок крадет ее тело.
(Кстати, также евангельская ссылка на Матфея, где выдвигается
обвинение ученикам, что они выкрали тело Иисуса). И, возвращаясь к
колоколам, это также голос надежды вопреки надежде, что жертва
не в области субъективных переживаний сумасшедших, а у самого
Бога.
|
